Кейт Лаумер - Берег динозавров [Империум. Берег динозавров. Всемирный пройдоха]

Ознакомительный фрагмент

Беринг восседал в парчовом кресле в роскошных покоях, отведенных мне Рихгофеном в своей вилле.

— Вы как будто вылеплены для того, чтобы носить военный мундир, — заметил он. — Совершенно очевидно, что в вас есть врожденная склонность к вашему новому занятию.

— Я бы не рассчитывал на это, Герман, — сказал я. Его замечание напомнило мне об обратной стороне медали. Относительно меня у Империума были зловещие планы. Что ж, это как-то устроится позже. В этот же вечер я был намерен наслаждаться жизнью.

Ужин был подан на террасе, залитой светом долгого шведского летнего заката солнца. По мере того, как мы расправлялись с фазаном, Рихтгофен объяснил мне, что в шведском обществе быть без какого-нибудь титула или звания — в высшей степени труднопреодолимое препятствие. И не потому, что у каждого должно быть какое-либо высокопоставленное положение, уверял он меня. Просто должно быть что-нибудь, чем называли бы друг друга при обращении люди — герр доктор, герр профессор, герр инженер, редактор… Мой воинский статус облегчит мне задачу вступления в мир Империума.

Вошел Винтер, неся в руках нечто напоминающее хрустальный шар.

— Ваш головной убор, сэр, — сказал он, сияя. То, что было у него в руках, оказалось стальным хромированным шлемом с гребнем вдоль верхушки и позолоченным плюмажем.

— Боже праведный, — изумился я, — уж не переборщили ли вы здесь?

Я взял шлем: он был легкий как перышко. Подошел портной, водрузил шлем на мою голову и вручил пару кожаных перчаток.

— Вы должны их иметь, старина, — сказал Винтер, заметив мое удивление. — Вы же драгун!

— Вот теперь вы само совершенство, — удовлетворенно сказал Беринг. На нем был темно-синий мундир с черной оторочкой и белыми знаками различия. У него был представительный, но отнюдь не чрезмерный набор орденов и медалей.

Мы покинули мои апартаменты и спустились в рабочий кабинет на первом этаже. Винтер, я обратил внимание, сменил свою белую форму на бледно-желтый парадный мундир, богато украшенный серебряными позументами.

Через несколько минут сюда спустился и Рихтгофен, его одеяние представляло из себя нечто вроде фрачной пары с длинными фалдами приблизительно… конца девятнадцатого века. На голове у него красовался белый берет.

Я чувствовал себя превосходно и с удовольствием взглянул еще раз на свое отражение в зеркале.

Дворецкий в ливрее распахнул перед нами стеклянную дверь и мы спустились по лестнице к поданному нам автомобилю. На этот раз это был просторные желтый фаэтон с опущенным верхом. Мягкие кожаные желтью сидения полностью гасили тряску.

Вечер был великолепный. В небе светила бриллиантовая луна, изредка заслоняемая высокими облаками. В отдалении мерцали огни города. У автомобиля был очень мягкий ход, а двигатель работал так тихо, что был отчетливо слышен шелест ветра в ветвях деревьев, окаймляющих дорогу.

Беринг догадался взять с собой небольшую флягу, и когда мы подкатили к массивным стальным воротам летнего дворца, мы успели несколько раз приложиться к ней. Цветные прожектора освещали сад и толпы людей, заполнивших террасы в южном и западном крыльях здания. Мы вышли из автомобиля у гигантского вестибюля и прошли в зал для приемов, мимо множества гостей.

Свет из массивных хрустальных бра искрился на вечерних платьях и мундирах, до блеска отполированных ботинках, шелках, парче и бархате. Осанистый мужчина в малиновом костюме склонился перед прелестной блондинкой в белом. Стройный, затянутый в черное, юноша с бело-золотым поясом, сопровождал леди в зеленом с золотым отливом платье в танцевальный зал. Смех и разговоры тонули в звуках вальса, струящихся неизвестно откуда.

— Все отлично, — рассмеялся я, — но только, где же чаша с пуншем?

Я не часто позволяю себе надраться, но когда уж решусь, то не признаю полумер. Я чувствовал себя великим и хотел, чтобы это чувство не покидало меня. В этот момент я не чувствовал ни ссадин после падения, ни напрочь позабытого мной негодования из-за того, что меня так бесцеремонно схватили. А завтрашний день меня нисколько не волновал. Чего мне не хотелось, так это увидеть кислую физиономию Бейла.

Вокруг меня все говорили, о чем-то с пылом спрашивая меня, знакомились. Я обнаружил, что один из гостей, с которым я разговорился, не кто иной, как Дуглас Фербенкс-старший. Он был плотным пожилым мужчиной в морском мундире. Я повстречал графов, герцогов, высших военных, о которых не слыхал ранее, нескольких принцев и, наконец, невысокого широкоплечего мужчину с сильно загорелым лицом и такой усталой улыбкой, как будто ему хотелось послать всех к чертям. В этом мужчине я в конце концов узнал сына Императора.

Я важно прошелся возле него несколько раз, словно у меня в кармане было не меньше миллиона долларов, и кроме того, некоторое легкое опьянение позволило мне потерять обычно присущую мне тактичность. Все это позволило мне в конце концов завязать с ним разговор.

— Принц Вильям, — начал я. — Мне сказали, что династия Ганновер-Виндзор правит в этом мире. Там, откуда я родом, все мужчины как Ганноверского дома, так и Виндзорского — высокие, очень худые и хмурые.

Принц улыбнулся.

— А здесь, полковник, была установлена линия поведения, положившая конец этой несчастливой ситуации. Конституция требует, чтобы наследники-мужчины женились на женщинах из народа. Это делает жизнь наследника не только намного более приятной — ведь выбор красавиц из народа очень большой, но и поддерживает жизнеспособность династии. А время от времени при этом случайно появляются счастливые коротышки, как я.

Толпа все дальше влекла меня, я говорил, ел бутерброд, пил все подряд, начиная с водки и кончая пивом. И, конечно же, танцевал со всеми обворожительными девушками. В первый раз в моей жизни десять лет посольской толкотни оказались мне полезными. Печальный опыт, добытый еще недельными ночными бдениями, когда я стоял с рюмкой в руке от захода солнца до полуночи, накачивая представителей других дипломатических миссий, которые в свою очередь думали, что накачивают меня, позволил мне пить не напиваясь.

Но все же я решил выйти на свежий воздух, на темную галерею, глядящую в сад. Я облокотился на массивный каменный парапет, взглянул на звезды и стал ждать, пока не уляжется негромкий звон у меня в голове.

Я снял белые перчатки, которые, как посоветовал Рихтгофен, я должен был оставить при себе, отдавая швейцару шлем, и расстегнул верхнюю пуговицу своего тугого мундира.

Ночной бриз легким потоком струился над темными газонами, донося запах цветов. Позади меня оркестр играл в ритме, очень напоминающем ритмы вальсов Штрауса.